КОЛХОЗНАЯ СИСТЕМА И РЕФЕОДАЛИЗАЦИЯ СОВЕТСКОЙ ЭКОНОМИКИ В 1930-Е — НАЧАЛЕ 1950-Х ГГ.: ПРЕДЕЛЫ И ВОЗМОЖНОСТИ ИСТОЧНИКОВЕДЧЕСКОГО АНАЛИЗА

Печать PDF

УДК 93/99 (093.32)

О. А. Сухова

Пензенский государственный университет, г. Пенза, Российская Федерация

КОЛХОЗНАЯ СИСТЕМА И РЕФЕОДАЛИЗАЦИЯ СОВЕТСКОЙ ЭКОНОМИКИ В 1930-Е — НАЧАЛЕ 1950-Х ГГ.: ПРЕДЕЛЫ И ВОЗМОЖНОСТИ ИСТОЧНИКОВЕДЧЕСКОГО АНАЛИЗА

Olga A. Sukhova

Penza State University, Penza, Russian Federation

Kolkhoz System and Re-Feudalization of Soviet Economy in 1930s — Early 1950s: Limits and Scope of Source Studies Analysis

Аннотация

Статья раскрывает специфику формирования и интерпретации комплексов документов, свидетельствующих о возвращении к методам внеэкономического принуждения и оптимизации прибавочного продукта в процессе проведения коллективизации в СССР. Целью исследования выступает источниковедческий анализ проблемы изучения колхозной системы как инструмента рефеодализации советской экономики в период форсированной индустриализации. Наиболее важным результатом исследования, раскрывающим суть авторского подхода к решению проблемы, выступает разработка методики применения системного подхода к изучению истории аграрного строя, сложившегося в СССР в 1930-е — 1950-е гг. По мнению автора, создание колхозов было использовано государством как кратчайший и наиболее радикальный путь завершения перехода к эпохе модерна (товаризация, интенсификация производства и трансформация социальной структуры), и, в то же время, как единственно возможный способ обеспечения ресурсами мобилизационной экономики, как модель адаптации системы к глобальным вызовам современности. В основе адаптационного механизма — реставрация архаичных управленческих практик, характерных для периода формирования абсолютизма в истории российского государства. Корпус источников, раскрывающих содержание проблемы, представлен коллекциями документов (нормативные документы и делопроизводственная документация, массовые источники и источники эпистолярного жанра). В них представлены две стороны социального опыта: с одной стороны, практика принятия и реализации управленческих решений, а с другой, — «депо» социальных реакций, восприятие проводимой политики, динамика и содержание крестьянского сопротивления аграрному деспотизму, усвоение новых смыслов, инноватики в системе социальных представлений колхозной деревни. В ходе исследования автор приходит к выводу, что обращение к опыту традиционализации для решения задач новейшего времени можно считать эффективным лишь отчасти. Несмотря на успешную апробацию подобных инструментов в прошлом российского государства, уровень административного нажима и несоразмерность репрессивных практик масштабам социального сопротивления в 1930-х — начале 1950-х гг., а, следовательно, социальные издержки, перечеркнули все институциональные достоинства проекта и превратили историю советского крестьянства в национальную трагедию, а сельское хозяйство — в фактор кризиса и краха экономической модели.

Abstract

The article reveals specifics of formation and interpretation of еру document collections that bespeak of a return to the methods of non-economic coercion and optimization of surplus product during the collectivization in the USSR. The article is to offer a source study analysis of problems of studying kolkhoz system as an instrument of re-feudalization of Soviet economy in the period of forced industrialization. Development of application methodology for systematic study of the history of agrarian system in the USSR of 1930s-1950s is the most important achievement of the author. In her opinion, the creation of kolkhozes opened before Soviet state a short and radical way of transit to modernity (i.e. commodification, intensification of production, and transformation of the social structure) and secured resources for mobilization economy, which became a model for adapting Soviet system to global challenges. Adaptation mechanism was based on restoration of archaic administrative practices, which had been characteristic for the period of formation of Russian absolutism. Sources corpus is formed by documents collections: normative documents and record keeping documentation, mass sources and letters. They show two sides of the social experience: practice of decision-making and their implementation, on the one hand, and ‘depot’ of social reactions, perception of policies, dynamics and nature of peasant resistance to agrarian despotism, assimilation of new meanings, and innovations in the system of kolkhoz social images, on the other hand. After the research, the author concludes that drawing on the experience of traditionalization can only be partially effective for solving problems of modernity. Although the Russian state had successfully approbated similar tools in the past, in 1930s – early 1950s administrative pressure, disparity of repressive practices and social resistance they fought, and high social cost of the project outweighed all its institutional merits and turned the history of Soviet peasants a national tragedy and made agriculture a major factor in crisis and collapse of Soviet economic model.

Ключевые слова

Источники, колхозная система, СССР, 1930-е — начало 1950-х гг., аграрная политика, рефеодализация, крестьянское сопротивление, источниковедческий анализ.

Keywords

Sources, kolkhoz system, USSR, 1930s — early 1950s, agrarian policy, re-feudalization, peasant resistance, source analysis.

Актуальность обращения к изучению хозяйства и социального развития советской деревни на завершающем этапе перехода к обществу модерна и новому технологическому укладу определяются, прежде всего, необходимостью обеспечения продовольственной безопасности страны, а, следовательно, разработки эффективной модели властно-политического регулирования и управленческих инициатив в отношении аграрного производства, их соответствия национальным интересам и задачам цивилизационного развития. Кроме того, производные аграрной цивилизации: «почвенническая» составляющая национального менталитета, укорененность ориентаций традиционного общества и сегодня выступают факторами социокультурной динамики России, проецируя исторический опыт на реалии настоящего. В этом контексте исследование структур и уровней крестьянской повседневности задано потребностью в осмыслении специфики адаптации аграрного социума к восприятию инноватики. Изучение исторического опыта модернизации сельского хозяйства в СССР в 1930-х — начале 1950-х гг. позволит разработать более эффективную модель социально-политического взаимодействия, учитывающую практики прошлого и отвечающую требованиям современности.

Вне зависимости от разнообразия объяснительных моделей и подходов к изучению истории советского крестьянства в 1930-х — начале 1950-х гг., представленных в современной историографии, общим мерилом научных построений выступает теория модернизации или ее производные. Несмотря на определенную методологическую ограниченность данного подхода и пределы, заложенные линейным порядком развития событий, модернизационный проект позволяет примирить на первый взгляд диаметрально противоположные концепции и выявить кросскультурный дискурс проблемы. Таким образом снимается полярность трактовок в определении базовой характеристики советской экономики: «социалистичность» и «капиталистичность» в советской и современной российской историографии: две, на первый взгляд, несовместимые дефиниции предстают мерилом одного процесса, выражая соответственно средство и цель социокультурного развития. В 1920-е гг. в поисках ответа на «глобальный запрос новой модели экономического роста» советское руководство не могло игнорировать институциональную и содержательную катастрофичность стартового потенциала (степень цивилизационного регресса, обусловленного ходом Первой мировой войны и крушением государственности, едва ли обозначена, но не определена в современной историографии).

Исторически эта задача была решена в экстремальной форме сродни социальной катастрофе — одномоментной и крайне болезненной ликвидации крестьянства, его отчуждения от средств производства и превращения (через переходную форму сельскохозяйственной артели) в работника по найму. В одночасье большая часть населения страны превратилась в жертвенного агнца для алтаря индустриализации. Как отмечает В. А. Ильиных, уже во второй половине 1931 г. экономика сельскохозяйственных районов России «в целом перестала быть крестьянской, а крестьянское хозяйство — ее базовой производственной ячейкой». Ломка привычного жизненного уклада сопровождалась вакханалией государственного насилия и рефеодализацией производственных отношений, проявившейся во внеэкономическом принуждении, применяемом в качестве основного способа изъятия земельной ренты, возвращению к сословности обложения, натуральным и отработочным его формам. Справедливости ради следует отметить, что реставрация управленческих практик феодальной эпохи отнюдь не является изобретением советского режима, как известно, еще в XVI — XVII вв. в условиях перехода европейских государств к абсолютизму, и, соответственно, в российской истории в первой четверти XVIII в., монархи охотно прибегали к такому инструменту, дабы адаптировать социальную систему к новым вызовам времени, и, прежде всего, приспособить структуру социума и способы контроля к требованиям формирующегося технологического уклада. При этом речь не идет о буквальном возрождении отжившего свое механизма.

Корпус источников, задающий определенные пределы верификации проблемы, представлен коллекциями документов, отражающих две ипостаси социального опыта: нормативные документы и делопроизводственная документация, массовые источники и источники эпистолярного жанра, с одной стороны, фиксирующие практику принятия и реализации управленческих решений, а, с другой, — «депо» социальных реакций, восприятие проводимой политики, динамику и содержание крестьянского сопротивления аграрному деспотизму, усвоение новых смыслов, привитие инноватики в системе социальных представлений колхозной деревни. Серьезным заделом для последующей разработки заданной проблемы стала публикация в начале 2000-х гг. огромного массива документальных свидетельств, шаг за шагом встраивавшая фактическое содержание в систему научного знания о прошлом. Это издания серии «Документы советской истории» («Письма во власть. 1917 — 1927 гг.», «Письма во власть. 1928 — 1939 гг.», «Советская повседневность и массовое сознание. 1939 — 1945 гг.», «Колхозная жизнь на Урале. 1935 — 1953» и т.д.), «Советская деревня глазами ВЧК—ОГПУ—НКВД: документы и материалы в 4 т.» и другие.

Введение в научный оборот столь масштабного корпуса источников, несмотря на присутствие таких ограничителей, как тематическая рубрикация и иллюстративный характер документов, отражает результаты первичного отбора и анализа многообразия горизонтальных и вертикальных социальных связей, будь то аграрная политика или деятельность местных властей, производственная и досуговая сфера крестьянской повседневности, что позволяет получить дополнительные аргументы для теоретических построений. Так, в 2006 г. в издательстве РОССПЭН увидел свет очередной том из серии «Документы советской истории» - «Колхозная жизнь на Урале. 1935 — 1953».

Негативные оценки модернизационных усилий со стороны государства, выдержанные в координатах традиционной этики российского крестьянства, фиксировались информационными отделами ОГПУ и весьма широко представлены в фондах местных советских и партийных властных структур вплоть до начала 1930-х гг. Так, с завидной регулярностью составлялись специальные сводки о настроениях сельского населения СССР в период проведения сплошной коллективизации и раскулачивания зимой — весной 1930 г. Предметом мониторинга массовых настроений выступали «перегибы» политических практик, а также антисоветские высказывания и проявления социального недовольства. Сам факт создания подобных документов выступает заведомым признанием высокого протестного потенциала непопулярных, но допустимых мер мобилизационной экономики, когда хаос управленческого произвола порождал страх, а, значит, создавал условия для насаждения аграрного строя эпохи модерна.

Так, характеризуя советскую деревню 1930-х гг., унылую, голодную и деморализованную, Ш. Фицпатрик обнаруживает существование еще одного, весьма далекого от реальности мира — мира Новой Советской Деревни, счастливой и процветающей, веселящейся под звуки аккордеона и балалайки. Вся мощь пропагандистской машины была направлена на продвижение этой идеи победоносного и скорого завершения строительства социализма. Такое подобие агрессивных PR-технологий, в соответствии с общим замыслом автор облекает в форму Потемкинской деревни, подчеркивая, что сам концепт «потемкинство» играл большую роль в мире идей советского общества и существовал не только в угоду иностранным гостям и доморощенной интеллигенции, но даже, в какой-то степени, в угоду крестьянам.

В перечне знаковых образов индустриализма – белые тюлевые занавески, цветы на подоконниках, железные крыши, радиоприемник. И даже временные полевые станы для колхозников-ударников соответствовали этим критериям. «Была у нас будка на 16 мест, в которой каждому трактористу была отведена отдельная койка; в будке были радио, патефон, часы и музыка» — поведал один из участников второго съезда колхозников-ударников. Для сравнения приведем выдержку из решения II сессии областного Совета Пензенской области 25-27 марта 1940 г. (образована 4 февраля 1939 г.): «Обл[астным] З[емельным] О[тделам], директорам МТС и председателям колхозов в срок до 5 апреля приготовить для каждой тракторной бригады по два вагончика, один из которых оборудовать для политического и культурного обслуживания трактористов и трактористок. Снабдить эти вагончики библиотечками из политической и художественной литературы, журналами, радиоприемниками, музыкальными инструментами, шахматами и другими предметами культурного обслуживания».

«Директорам МТС и председателям колхозов снабдить трактористов теплой одеждой (фуфайками) и организовать в каждом тракторном отряде горячее питание… Облпотребсоюзу и райсоюзам в срок до 5 апреля завезти на места теплую одежду для трактористов и организовать в тракторных бригадах ларьки для торговли мылом, сахаром, махоркой, папиросами, спичками и другими товарами широкого потребления».

Признание значимости подобных образов является частным выражением проблемы формирования новой социальной идентичности, когда имитация идеальной картины мира выступает своего рода ритуалом, позволявшим усвоить новые смыслы и адаптироваться к новой жизненной ситуации, а вместе с тем обрести себя и свое место в социальной иерархии.

Таким образом, сложное переплетение традиций и новаций в управленческих практиках и крестьянской повседневности, сознательная реставрация казалось бы отживших свое механизмов действительно могут быть представлены как способ адаптации системы к вызовам времени. Тем не менее, обращение к опыту традиционализации для решения задач новейшего времени можно считать эффективным лишь отчасти. Несмотря на успешную апробацию подобных инструментов в прошлом, уровень административного нажима и несоразмерность репрессивных практик масштабам социального сопротивления в 1930-х — начале 1950-х гг., а, следовательно, социальные издержки, перечеркнули все институциональные достоинства проекта и превратили историю советского крестьянства в национальную трагедию, а сельское хозяйство — в фактор кризиса и краха экономической модели.

Список литературы

Безнин, М. А., Димони, Т. М. Протобуржуазия в сельском хозяйстве России 1930—1980-х годов (новый подход к социальной истории российской деревни». — Вологда: Легия, 2008. — 56 с.

Ильиных, В. А. Аграрный строй Сибири в ХХ веке: этапы трансформации // Ежегодник по аграрной истории Восточной Европы. 2012 год: Типология и особенности регионального аграрного развития России и Восточной Европы X—XXI вв. — М.; Брянск: РИО БГУ, 2012. — С. 620—630.

Ильиных, В. А. Раскрестьянивание сибирской деревни в советский период: основные тенденции и этапы // Российская история. — 2012. — № 1. — С. 130-141.

Колхозная жизнь на Урале. 1935-1953 / Сост. Х. Кесслер, Г. Е. Корнилов. — М.: РОССПЭН, 2006. — 912 с.

Корнилов, Г. Е. Аграрная модернизация России в ХХ веке // Ежегодник по аграрной истории Восточной Европы. 2012 год: Типология и особенности регионального аграрного развития России и Восточной Европы X-XXI вв. — М.; Брянск: РИО БГУ, 2012. — С. 607-620.

Лозбенев, И. Н. «Местные советы не понимают, что такое “Лицом к деревне“...». Документы федеральных и региональных архивов о политических настроениях сельского населения в годы НЭПа // Вестник архивиста. — 2013. — № 2. — С. 81-87.

Надькин, Т. Д. Сталинская аграрная политика и крестьянство Мордовии. — М.: РОССПЭН, 2010. — 311 с.

Семинар 6. Обсуждение монографии: Левин, М. Российские крестьяне и Советская власть. Исследование коллективизации. Нью-Йорк; Лондон, 1975 // Современное крестьяноведение и аграрная история России в ХХ веке. — М.: Политическая энциклопедия, 2015. — С. 266-316.

Советская деревня глазами ВЧК–ОГПУ–НКВД. 1918-1939. Документы и материалы / Под ред. А. Береловича, В. Данилова. В 4-х т. Т. 3. 1930-1934 гг. Кн. 1. 1930–1931 гг. - М.: РОССПЭН, 2003. - 864 с.; Кн. 2. 1932-1934 гг. - М.: РООСПЭН, 2005. - 840 с.; Т. 4. 1935-1938 гг. - М.: РОССПЭН, 2012. - 984 с.

Фицпатрик, Ш. Сталинские крестьяне. Социальная история Советской России в 30-е гг.: деревня. - М.: РОССПЭН; Фонд первого Президента России Б. Н. Ельцина, 2008. - 422 c.

Яник, А. А. История современной России: Истоки и уроки последней российской модернизации (1985-1999). — М.: Фонд современной истории; Изд-во Московского университета, 2012. — 760 с.

References

BEZNIN, M. A., DIMONI, T. M. Protoburzhuaziya v sel'skom khozyaistve Rossii 1930—1980-h godov (novyi podkhod k sotsial'noi istorii rossiiskoi derevni) [Proto-bourgeoisie in Russian Agriculture in 1930s—1980s (A New Approach to the Social History of Russian Village). In Russ.]. Vologda, Legiya publ., 2008, 56 p.

FITZPATRIK, S. Stalin's Peasants: Resistance and Survival in the Russian Village after Collectivization. Oxford University Press, 1994. (Russ. ed.: FITZPATRIK, Sh. Stalinskie krest'yane. Sotsial'naya istoriya Sovetskoi Rossii v 30-e gg.: derevnya. Moscow, ROSSPEN; Fond pervogo Prezidenta Rossii B. N. El'tsina publ., 2008, 422 p.)

IL'INYKH, V. A. Agrarnyi stroi Sibiri v XX veke: etapy transformatsii [The Agrarian System of Siberia in the 20th Century: Steps of Transformation. In Russ.] IN: Ezhegodnik po agrarnoj istorii Vostochnoj Evropy. 2012 god : Tipologiya i osobennosti regional'nogo agrarnogo razvitiya Rossii i Vostochnoj Evropy X —XXI vv. [Yearbook on agrarian history of Western Europe. 2012: Types and features of regional agriculture development in Russia and Western Europe in 10th-21st centuries. In Russ.]. Moscow, Bryansk, RIO BGU publ., 2012, pp. 620-630.

IL'INYKH, V. A. Raskrest'yanivanie sibirskoi derevni v sovetskii period: osnovnye tendentsii i etapy [Dispossession of Siberian village in the Soviet period: Main trends and stages. In Russ.]. IN: Rossiiskaya istoriya, 2012, no. 1, pp. 130-141.

Kolhoznaya zhizn' na Urale. 1935—1953 [KESSLER, G., KORNILOV, G. E. (eds.). Kolkhoz life in the Urals. 1935—1953. In Russ.]. Moscow, ROSSPEN publ., 2006, 912 p.

KORNILOV, G. E. Agrarnaya modernizatsiya Rossii v XX veke [Agrarian modernization of Russia in the 20th century. In Russ.]. IN: Ezhegodnik po agrarnoi istorii Vostochnoi Evropy. 2012 god : Tipologiya i osobennosti regional'nogo agrarnogo razvitiya Rossii i Vostochnoi Evropy X —XXI vv. [Yearbook on agrarian history of Western Europe. 2012: Types and features of regional agriculture development in Russia and Western Europe in 10th-21st centuries. In Russ.]. Moscow, Bryansk, RIO BGU publ., 2012, pp. 620—630.

LOZBENEV, I. N. “Mestnye sovety ne ponimayut, chto takoe ‘Litsom k derevne’ ...”. Dokumenty federal'nykh i regional'nykh arkhivov o politicheskih nastroeniyakh sel'skogo naseleniya v gody NEPa [‘Local Soviets do not understand what “Facing the village” means.’ Documents of federal and regional archives on political moods of rural population during the NEP. In Russ.]. IN: Vestnik arhivista / Herald of an Archivist, 2013, no. 2. pp. pp. 81—87.

NAD'KIN, T. D. Stalinskaya agrarnaya politika i krest'yanstvo Mordovii. [Stalin's agrarian policy and the peasantry of Mordovia. In Russ.]. Moscow, ROSSPEN publ., 2010, 311 p.

Seminar 6. Obsuzhdenie monografii: LEVIN, M. Rossijskie krest'yane i Sovetskaya vlast'. Issledovanie kollektivizacii. N'yu-Jork; London, 1975 [Russian peasants and Soviet power. The study of collectivization. In Russ.] IN: Sovremennoe krest'yanovedenie i agrarnaya istoriya Rossii v XX veke. Moscow, Politicheskaya ehnciklopediya publ., 2015, pp. 266—316.

Sovetskaya derevnya glazami VCHK—OGPU—NKVD. 1918—1939. Dokumenty i materialy [BERELOVICH, A., DANILOV, V. (eds.). The Soviet village through the eyes of the Cheka-OGPU-NKVD. 1918-1939. Documents and materials. In Russ.] In 4 vols. Vol. 3: 1930-1934. Book 1: 1930-1931. Moscow, ROSSPEN publ., 2003, 864 p.; Book 2: 1932-1934. Moscow, ROSSPEN publ., 2005, 840 p.; Vol. 4: 1935-1938. Moscow.: ROSSPEN publ., 2012, 984 p.YANIK, A. A. Istoriya sovremennoi Rossii: Istoki i uroki poslednei rossiiskoi modernizatsii (1985—1999) [The history of modern Russia: The origins and lessons of the latest Russian modernization (1985—1999). In Russ.]. Moscow, Fond sovremennoi istorii; Izdatel'stvo Moskovskogo universiteta publ., 2012, 760 p.

Сведения об авторах

Сухова Ольга Александровна, доктор исторических наук, профессор, Пензенский государственный университет, Педагогический институт им. В. Г. Белинского, историко-филологический факультет, декан факультета, г. Пенза, Российская Федерация, 8-927-2-89-20-41, Этот e-mail адрес защищен от спам-ботов, для его просмотра у Вас должен быть включен Javascript

About author

Sukhova Olga Aleksandrovna, PhD in History, Professor, penza State University, Dean of the Faculty of History and Languages, Penza, Russian Federation, +7927-2-89-20-41, Этот e-mail адрес защищен от спам-ботов, для его просмотра у Вас должен быть включен Javascript

Сведения о грантах

Статья подготовлена при финансовой поддержке гранта РФФИ (проект № 18-09-00125/18) «Хозяйство и практики социального взаимодействия в советской деревне в контексте мобилизационной экономики СССР в 1930-е — начале 1950-х гг.».

Grant information

The article has been prepared with the financial support of the RFBR (project no. 18-09-00125/18) ‘Economics and practices of social interaction in the Soviet village in the context of the mobilization economy of the USSR in 1930s — early 1950s.’