«Новая женщина» в контексте советской праздничной культуры 1920-1930-х гг.

УДК 930.85

DOI 10.28995/2073-0101-2019-3-887-899

Е. В. Барышева

Российский государственный гуманитарный университет, г. Москва, Российская Федерация

«Новая женщина» в контексте советской праздничной культуры 1920-1930-х гг.

Elena V. Barysheva

Russian State University for the Humanities, Moscow, Russian Federation

The “New Woman” in the Context of Soviet Festive Culture of the 1920s-30s

Аннотация

В статье рассматриваются приемы и методы решения «женского вопроса» в Советской России 1920-1930-х гг. Декларируемое «женское равноправие» на деле двойным гнетом легло на плечи женщины-работницы. Для решения проблемы совмещения «новой женщиной» семейных обязанностей и работы на производстве советское государство предприняло ряд шагов для облегчения ее жизни. Создание общественных столовых, фабрик-кухонь, прачечных, мастерских для ремонта одежды, детских дошкольных учреждений призвано было избавить женщину от «кухонного рабства» и дать ей возможность всю себя посвятить производству. Автором рассматривается, как с помощью организованных массовых игр, демонстраций и празднеств формировалась новая идентичность советской женщины – женщины-работницы, которой легко было управлять как на производстве, так в быту. Провозглашенное социальное равенство в реальной жизни означало максимальное упрощение семейного быта. Немаловажное значение в создании образа «новой женщины» играли спортивные мероприятия и физкультура, которые активно пропагандировались советским государством как один из видов отдыха и средство организованного формирования «новой» женщины. Привлечение женщин к активному участию в праздничных мероприятиях способствовали коллективному усвоению ими социальных и политических установок, формированию новой системы политических ценностей, поддержанию санкционированного властью поведения членов общества. На примере визуальной пропаганды и пропаганды в ходе массовых игр, физкультурных парадов и демонстраций, связанных с государственными праздниками, автором анализируются усилия советской власти по созданию образа «новой женщины». Источниковую базу составили агитационно-пропагандистские материалы 1920-30-х гг.: публицистические произведения государственных деятелей советской эпохи, методические разработки и сценарии проведения праздников (как опубликованные, так и архивные документы), публикации в средствах массовой информации 1920-30-х гг., демонстрирующих идеал советской женщины как в будни, так и в праздничные дни, которому стремились подражать и соответствовать.

Abstract

The article reviews techniques and methods for solving the “women’s question” in Soviet Russia in the 1920s-30s. The declared “women's equality” was in fact a double burden on the shoulders of female workers. To help the “new woman” to combine her family responsibilities and factory work, the Soviet state took a number of steps for facilitating her life. Public canteens, factory-kitchens, laundries, tailor shops, and preschool institutions were to liberate the woman from “kitchen slavery” and give her an opportunity to devote herself to production. The declared social equality in practice meant utmost simplification of family life. Of equal importance in creating the “new woman” image were sports events and physical education, much promoted by the Soviet state as a recreation and a means of managed formation of the “new woman.” Calling women to take an active part in the festivities contributed to their assimilation of social and political attitudes, to the formation of a new system of political values, to the sustention of approved behavior. A case-study of visual propaganda and propaganda during mass games, physical culture parades, and demonstrations on the public holidays highlights the Soviet authorities’ efforts to create an image of the “new woman.” The sources include the 1920s-30s propaganda materials: published and unpublished journalistic writings of Soviet statemen, instructional guidelines and scenarios for public holidays, as well as publications in the 1920s-30s media, all of which demonstrated the ideal of the Soviet woman, which real women tried to imitate on weekdays, as well as on holidays. The article examines how this new identity — of woman who succeeded at the factory and in everyday life — was formed by means of organized mass games, demonstrations, and festivities.

Ключевые слова

Исторические источники, архивные документы, «Новая» женщина, трансформация гендерных отношений, коммунальные службы, праздничная культура, формирование новой идентичности.

Keywords

Historical sources, archival documents, “new woman,” transformation of gender relations, community facilities, festive culture, formation of a new identity.

Изучение истории борьбы женщин за равные права с мужчинами в советский период имело в большой степени декларативный характер. В постсоветской историографии политика советской власти по решению «женского вопроса» стала расцениваться как политическая мобилизация женщины, закрепленная гендерным социальным контрактом между работницей-матерью и государством. Влиянию визуальных образов на формирование новых гендерных представлений посвящены исследования Х. Гюнтера, Т. Дашковой, Е. Стишовой и др.

После Октябрьской революции 1917 г. наступил период, официально провозглашенный как период женского равноправия. В соответствии с Конституцией РСФСР 1918 г. женщинам были обещаны основные гражданские права. В проекте создания «нового советского человека» «новой женщине» предстояло из отсталой и неграмотной стать активным строителем социализма, наравне с мужчиной.

Один из авторов большевистской концепции «новой женщины» А. М. Коллонтай, размышляя о роли семьи в коммунистическом государстве, заявляла, что семья перестала «быть необходимостью», а домашнее хозяйство отмирает, уступая место хозяйству общественному. В коммунистическом обществе, – утверждала она, – будут развиты общественные столовые, центральные кухни, центральные прачечные и специальные мастерские для починки одежды. Все это должно было дать женщине свободное время для чтения, посещения собрания, концерта, митинга, а «не сидеть над заплатами». Автор с уверенностью заявляла, что «коммунизм раскует домашнее рабство женщины, с тем, чтобы сделать ее жизнь богаче, полнее, радостнее и свободнее». А. М. Коллонтай убеждала, что освобождение женщины возможно при условии передачи экономических воспитательных функций семьи государству.

Четырьмя годами позже литературный образ, созданный ею в романе «Любовь пчёл трудовых» (1923 г.), отразил представления большевистской элиты об идеале «новой» женщины, для которой главной целью жизни становятся работа на фабрике, идейная борьба и строительство нового быта.

В реальной жизни это означало, что, провозгласив политическое равноправие женщины, государство потребовало от нее активного участия в «строительстве социалистического общества». При этом она получила не только избирательное право, но и право равной оплаты за равный труд, право на образование и право на развод. Несмотря на то, что часть этих прав так и осталась на бумаге, «новая женщина» социалистического общества должна была выполнять не только государственные, политические и экономические задачи, но и, по-прежнему, быть матерью и хозяйкой-работницей дома. Отсталая, зачастую неграмотная, «мужем битая» женщина оказалась мобилизованной государством на ударный труд наравне с мужчинами.

Современные гендерные исследования характеризуют политику советского государства в «женском вопросе» в межвоенный период советской истории как период экономической мобилизации женщин. Обязательность труда на благо государства и массовое привлечение женщин на производство было поддержано политикой «нового быта», разрабатывавшейся в 1920-е гг. и провозгласившей «полное, действительное освобождение женщины от крепостной зависимости».

Стоит отметить, что начавшаяся в 1920-е гг. агитация за новый быт не была столь уж успешной. Считалось, что причиной неудач была «отсталость» женщин, что «тянуло» их в традиционную, патриархальную семью, несмотря на все попытки идеологов «женского вопроса» осудить семейный быт как мещанство и представить саму семью как пережиток капиталистического общества.

Создаваемые в 1920-1930-е гг. детские сады и ясли, Дома матери и ребенка, рабочие столовые и фабрики-кухни, прачечные и другие объекты коммунальных служб призваны были помочь работающим женщинам и избавить их от «ненавистного» быта. Развернутая государством пропаганда женского равноправия затронула многие стороны социальной и культурной жизни. Плакаты, фильмы, спектакли, посвященные новым семейным отношениям и бытовой стороне жизни, декларировали заботу государства о «новой» советской женщине и демонстрировали примеры для подражания.

И все же, освобождение женщин от семейного труда было вызвано не столько стремлением к равноправию, сколько привлечением ее к труду на производстве. Об этом свидетельствуют многочисленные плакаты того времени, ярко и художественно отразившие лозунги дня, подтверждавшие замыслы привлечения женщины в строительство «нового» общества и использования женского труда на производстве, среди которых: плакат 1925 г. И. П. Макарычева и С. Б. Раева: «На кухне дома не сиди, на выборы в совет иди. Раньше работница темная была, а теперь в совете решает дела». На плакате А. И. Страхова-Браславского 1926 г. «Раскрепощенная женщина – строй социализм!» женщина-работница изображена на фоне дымящейся трубы завода, а Б. Н. Дейкин на плакате «8 марта – день восстания работниц против кухонного рабства. Долой гнет и обывательщину домашнего быта!» 1932 г. изобразил работницу, которая одной рукой держит красное знамя, а другую протягивает для спасения женщине, погребенной под домашним скарбом.

Наиболее растиражированным был плакат Г. Шегаля «Долой кухонное рабство. Даешь новый быт» (1931 г.), с помощью которого пропагандировались и фабрики-кухни, и столовые, и ясли, и клубы – все, что, должно было вывести женщину из частной жизни.

Для формирования нового образа жизни женщины активно использовались праздники и дни отдыха. Международный женский день 8 марта наравне с праздничными днями 1 мая и 7 ноября считался одним из основных государственных праздников в советском политическом календаре. Несмотря на то, что он начал отмечаться по инициативе К. Цеткин еще в 1910 г., а первое празднование в России, организованное большевиками, пришлось на 1913 г., в годы Гражданской войны и в первые годы НЭПа этим праздником как будто бы даже пренебрегали, несмотря на декларировавшееся особое внимание к женщине-работнице. Однако, уже на конец 1920-х - начало 1930-х гг. приходится период расцвета праздничных мероприятий. В 1928 г. в журнале «Огонек» под фотографией, на которой были изображены работницы, подпись гласила: «8 марта, в день, когда трудящиеся празднуют раскрепощение женщины от двойного ига – семьи и капитала, - на многих московских фабриках и заводах уже несколько лет установился своеобразный обычай: женщины, освобожденные от работы на 2 часа раньше, не уходят с предприятия, а собираются во дворе и под гармошку поют и пляшут, в то время как мужчины продолжают работать».

Как и любой другой советский праздник «Международный день 8 марта» был неразрывно связан с задачей организованного активного отдыха, исключающего бытовую праздность и употребление алкоголя. Разработкой организованного массового отдыха занималось Общество Международного Красного Стадиона. Методические указания к проведению как государственных праздников, так и воскресных и отпускных дней предполагали, что они будут использованы с максимальной пользой для воспитания «новых людей». Так, в Российском государственном архиве литературы и искусства (РГАЛИ) в фонде Главного управления по делам художественной литературы и искусства НКП РСФСР (Главискусство) в документах секции массовой художественной работы хранится сценарий массовой игры, подготовленный инструктором Общества Международного Красного Стадиона Л. Г. Терек. Массовое действо было предназначено для разыгрывания его в доме отдыха и приурочено к празднованию Международного женского дня 8 марта. В качестве воспитательной и пропагандистской задачи для женщин, участвующих в массовой игре, было предложено «подумать, как улучшить свой домашний быт, чтобы не работать по 12-15 часов в сутки». Хотя это беспокойство было вызвано не столько непосредственной заботой о женщине, сколько о степени ее работоспособности на производстве.

Под музыку народной песни «Светит месяц» играющие делились на две группы. Имитировалось возвращение мужа с работы домой.

«Мужчины – Эй, Маланья, эй, Маланья, подавай скорей обед

Женщины - Я сама на производстве, мне готовить время нет.

Мужчины - Ух ты, что за мрак, разве можно это так.

Мужчины - Эй, Маланья, эй, Маланья, пуговицу зашей скорей!

Женщины - У меня своя работа, вон иголка, сам зашей.

Мужчины - Ух ты, что за мрак разве можно это так.

Мужчины - Маланья - видишь грязная рубаха, чистую мне принеси

Женщины - Я сама на производстве, в прачечную отнеси.

Мужчины - Ух ты, что за мрак, разве можно это так.

Мужчины - Эх, Малашенька, Малаша, - что ж мы будем лопать?

Женщины - Ну-ка Ваня, дай-ка руку, в столовую топать».

Таким образом, видим, что для многих семей в начале 1930-х гг. такие формы бытового обслуживания, как столовая и прачечная, все еще не были массово востребованы населением и инсценировка массовой игры таким образом, вторгаясь в личное пространство семейных отношений, формировала необходимые правила нового семейного быта.

Там же приводится сценарий еще одной игры, которая также была нацелена на создание установок «нового быта»: получая в игре мяч, женщина должна была сказать, что ей хочется изъять из домашнего быта, например, примус, стирку и т. д. Мораль игры заключалась в формировании потребности «новой женщины» в коммунальных службах. Кроме того, к каждой участнице игры был обращен прямой призыв к распространению идеи упрощения общественного быта в своем окружении: «Вы хотите изъять примус и керосинку - значит будем голосовать за общественную столовую при наших жактах, за общественную прачечную при жакте, за детскую площадку, за ясли. Дорогие товарищи, не привыкайте просто поднимать руку, для того только, чтобы подержать ее в воздухе, а вернувшись из дома отдыха, на первом же собрании домкома твердо поставить перед Правлением эти вопросы и добиться их решения».

Провозглашенное социальное равенство в реальной жизни означало максимальное упрощение семейного быта. Праздничные мероприятия должны были способствовать коллективному усвоению социальных и политических установок, формированию новой системы политических ценностей, поддержанию санкционированного властью поведения членов общества.

Формируемый образ «новой женщины» транслировался и в ходе мероприятий государственного масштаба: 1 мая, 7 ноября, в День физкультурника, Международный юношеский день. В эти дни со страниц журналов пропагандировался новый тип советской женщины. Фотографии женщин и девушек были сделаны в жанре агитационного плаката. Начиная с середины 1920-х гг. «почти одновременно во всех журналах появилась масса улыбающихся лиц, белозубых женщин: делегаток, работниц, комсомолок. Белозубая улыбающаяся комсомолка в кожаной тужурке, с косынкой на волосах, прочно укрепилась на обложках и других видных местах иллюстрированных журналов». В 1930-е гг. фото физкультурниц не сходили со страниц советских журналов: на парадах, в рядах праздничных демонстраций, на соревнованиях по бегу, метанию гранаты, стрельбе из винтовки или пистолета. С короткой стрижкой и в спортивной форме девушка в парадном строю физкультурников символизировала здоровье, молодость и радость жизни. Физкультурное движение в СССР, пропагандируемое в ходе физкультурных парадов стало еще одним способом организованного формирования «новой» женщины: «Нам нужны здоровые телом и пролетарской психологией трудоспособные женщины – гражданки, которые в юные годы должны быть прекрасными спортсменками, а в зрелом возрасте – здоровыми матерями и воспитательницами здорового поколения».

Спорт и физкультура активно пропагандировались советским государством как один из видов отдыха. На страницах популярных журналов публиковались заметки о необходимости привлечении женщин к занятиям физкультурой. В одной из таких заметок, опубликованной в популярном журнале «Огонек», пропагандировалось, что физическая культура помогает женщине «активно и организованно строить жизнь, не уступая мужчине в квалификации и работоспособности». Этому образу стремились подражать и соответствовать. И вот уже в 1935 г. в одной из пропагандистских брошюр, изданных для молодежи, от лица девушек-работниц 1-го государственного подшипникового завода имени Л. М. Кагановича, живущих в «стандартном» заводском поселке, заявляется: «Главное, что страшит девушек в семейной жизни и чего они боятся пуще огня – это опасность погрязнуть в домашнем хозяйстве, опуститься, потерять после замужества возможность жить полной и разнообразной жизнью передовой советской женщины… работа – главное условие самостоятельности.

Театральность политической жизни, свойственная советскому периоду отечественной истории, в ходе организованных массовых игр, демонстраций и празднеств способствовала ломке старой и формированию новой идентификации женщины – женщины-работницы, которой легко было управлять как на производстве, так в быту. При этом проблема совмещения семейных обязанностей и работы так и не была решена.

Список литературы

Гюнтер, Х. Поющая Родина (Советская массовая песня как выражение архетипа матери) // Вопросы литературы. – 1997. – № 4. – С. 46–61.

Дашкова, Т. Визуальная репрезентация женского тела в советской массовой культуре 30-х годов // Логос. – 1999. – № 11-12. – С. 131–155.

Здравомыслова, Е., Темкина А. Гендерное (gendered) гражданство и советский этакратический порядок // Трансформация гендерных отношений: западные теории и российские практики. – Самара: Самарский ун-т, 2003. – С. 27–61.

Маслюк, Н. В., Ярская-Смирнова, Е. Р. Гендер и социальная структура. Саратов: Саратовский государственный технический ун-т, 2000. – 52 с.

Пушкарев, А., Пушкарева, Н. Ранняя советская идеология 1918-1928 годов и «половой вопрос» (о попытках регулирования социальной политики сексуальности // Советская социальная политика 1920-х-1930-х годов: идеология и повседневность. - М., 2007. – С. 199–227.

Соколова, Н. Протестантизм, марксизм и визуальность: к проблеме гендерных репрезентаций // Трансформация гендерных отношений: западные теории и российские практики. – Самара: Самарский ун-т, 2003. - С. 258-267.

Тартаковская, И. Мужчины и женщины в легитимном дискурсе // Гендерные исследования. – 2000. – № 4. – С. 246–265.

ULYANOVA, S, SIDORCHUK, I., SOSNINA, M. Socio-cultural leisure space of soviet women in 1920 s. Электронный ресурс. Режим доступа: http://dx.doi.org/10.15405/epsbs.2018.02.161 (дата обращения 15.04.2019).

References

GÜNTHER, H. Poyushchaya Rodina (Sovetskaya massovaya pesnya kak vyrazheniye arkhetipa materi) [The Singing Motherland (Soviet mass song as an expression of the archetype of mother). In Russ.]. IN: Voprosy literatury, 1997, pp. 46–61.

DASHKOVA, T. Vizual'naya reprezentatsiya zhenskogo tela v sovetskoi massovoi kul'ture 30-kh godov [Visual representation of the female body in the Soviet mass culture of the 1930s. In Russ.]. IN: Logos, 1999, no. 11-12, pp. 131–155.

ZDRAVOMYSLOVA, E., TEMKINA, A. Gendernoe (gendered) grazhdanstvo i sovetskii etakraticheskii poryadok [Gendered Citizenship and the Soviet Ethocratic Order]. IN: Transformatsiya gendernykh otnoshenii: zapadnye teorii i rossiiskie praktiki [Transformation of gender relations: Western theories and Russian practices. In Russ.]. Samara, Samarskii un-t publ., 2003, pp. 27–61.

MASLYUK, N. V., YARSKAYA-SMIRNOVA, E. R. Gender i sotsial'naya struktura [Gender and Social Structure. In Russ.]. Saratov, Saratovskii gosudarstvennyi tekhnicheskii un-t publ., 2000, 52 p.

PUSHKAREV, A., PUSHKAREVA, N. Rannyaya sovetskaya ideologiya 1918-1928 godov i “polovoy vopros” (o popytkakh regulirovaniya sotsial'noy politiki seksual'nosti [Early Soviet ideology of 1918-1928 and the “sexual question” (on attempts to regulate the social policy of sexuality. In Russ.]. IN: Sovetskaya sotsial'naya politika 1920-kh-1930-kh godov: ideologiya i povsednevnost' [Soviet social policy in the 1920s-30s: Ideology and every-day life]. Moscow, 2007, pp. 199–227.

SOKOLOVA, N. Protestantizm, marksizm i vizual'nost': k probleme gendernykh reprezentatsii [Protestantism, Marxism, and Visuality: On the Problem of Gender Representations. In Russ.]. IN: Transformatsiya gendernykh otnosheniy: zapadnyye teorii i rossiyskiye praktiki [Transformation of gender relations: Western theories and Russian practices. In Russ.]. Samara, Samarskii un-t publ,, 2003. – pp. 258-267.

TARTAKOVSKAYA, I. Muzhchiny i zhenshchiny v legitimnom diskurse [Men and women in legitimate discourse. In Russ.]. IN: Gendernye issledovaniya, 2000, no. 4, pp. 246–265.

ULYANOVA, S, SIDORCHUK, I., SOSNINA, M. Socio-cultural leisure space of Soviet women in the 1920s. Электронный ресурс. Режим доступа: http://dx.doi.org/10.15405/epsbs.2018.02.161 (дата обращения 15.04.2019).

Сведения об авторах

Барышева Елена Владимировна, кандидат исторических наук, доцент, Российский государственный гуманитарный университет, заведующая кафедрой истории и теории исторической науки, г. Москва, Российская Федерация, 8-495-250-71-09, Этот e-mail адрес защищен от спам-ботов, для его просмотра у Вас должен быть включен Javascript

About author

Barysheva Elena Vladimirovna, PhD in History, associate professor, Russian State University for the Humanities, department of history and theory of historical science, head of the department, Russian Federation, +7-495-250-71-09, Этот e-mail адрес защищен от спам-ботов, для его просмотра у Вас должен быть включен Javascript

В редакцию статья поступила 26.04.2019 г., опубликована (для цитирования):

Барышева, Е. В. «Новая женщина» в контексте советской праздничной культуры 1920-1930-х гг. // Вестник архивиста. – 2019. - № 3. – С. 887-899. doi 10.28995/2073-0101-2019-3-887-899

Submitted 26.04.2019, published (for citation):

BARYSHEVA, E. V. “Novaya zhenshchina” v kontekste sovetskoi prazdnichnoi kul'tury 1920-1930-kh gg. [The “New Woman” in the Context of Soviet Festive Culture of the 1920s-30s. In Russ.]. IN: Vestnik arhivista / Herald of an Archivist, 2019, no. 3, pp. 887-899. doi 10.28995/2073-0101-2019-3-887-899