М.В. ЛОМОНОСОВ И РУССКОЕ ПРОСВЕЩЕНИЕ

Автор: М.Р. РЫЖЕНКОВ | 27 Января 2012

19 ноября 2011 г. исполнилось 300 лет со дня рождения одного из основоположников отечественной науки - Михаила Васильевича Ломоносова. 20 сентября 2006 г. был подписан Указ Президента РФ о праздновании этого юбилея и утвержден план мероприятий, пик которых пришелся на конец прошедшего года. Одним из таких мероприятий стала историко-документальная выставка «М.В. Ломоносов и его эпоха», проводившаяся с 17 ноября по 18 декабря 2011 г. в Выставочном зале федеральных архивов Российским государственным архивом древних актов (РГАДА) при участии многих архивов и музеев Москвы и Санкт-Петербурга. Еще несколько десятков научных, культурных и образовательных юбилейных мероприятий прошли в России и за рубежом в «год Ломоносова». Устные и письменные выступления в средствах массовой информации носили, в основном, панегирический характер, что вполне объясняется торжественностью события. В то же время некоторые СМИ, в погоне за дешевой сенсацией, предоставили свои страницы для нечистоплотных мифов и измышлений. Представляется необходимым после юбилея постараться объективно оценить личность и дела нашего выдающегося соотечественника.

Как ни банально это звучит, говорить о М.В. Ломоносове одновременно и легко, и трудно. Легко потому, что его прижизненная известность и, тем более, посмертная слава не оставляли сомнений в том, что он представляет собой величайшую фигуру русской науки, литературы и культуры. «Михаил Васильевич Ломоносов – первый русский ученый-энциклопедист, чьи труды имеют мировое значение. Необъятность его натуры, результаты, которых он добился в разных областях науки и искусства, ставят его на одно из самых видных мест в культурной истории человечества. Замечательно, что Ломоносову удалось достичь подобных вершин в то время, когда российская наука только зарождалась». Столь высокая оценка жизни и творчества ученого общепризнанна и остается неизменной на протяжении более чем двух с половиной столетий. Имя и дела его никогда не попадали в тень забвения, несмотря ни на какие социальные и политические потрясения, переживаемые нашей страной.

Но именно в такой известности и славе кроется трудность, с которой сталкивается историк в стремлении к объективному освещению жизни и творчества М.В. Ломоносова. «Причин тому много, и, в частности, одна из них в том, что объем литературы, посвященной Ломоносову, стал необозримо большим, а потому и недоступным широкой публике. К тому же многие работы, особенно выпущенные к юбилею 1961 г., страдали сильнейшей идеологической направленностью, искажавшей образ первого русского ученого-естествоиспытателя и его заслуги перед мировой наукой и культурой. В результате у широкого читателя вместо живого, умного, деятельного человека, многостороннего ученого, способного предвосхищать великие идеи последующих времен, возникал образ, отталкивающий своей ходульностью и постоянной и во всем правотой. Стремясь увидеть в Ломоносове живого человека и объяснить себе истоки его гениальности, обыденное сознание стало творить мифы о нем, которые, как известно, бывают более живучими, чем «тьмы темных истин», и это тоже не приближало к пониманию Ломоносова, его роли в русской культуре. Все вместе взятое создало ситуацию, которую образно можно было бы охарактеризовать так: Ломоносов стал иконой, на которую крестятся (со школы внушают, что он великий), но «вероучения» которого не знают».

Невозможно понять личность и дела Ломоносова в отрыве от истории эпохи Просвещения, особое своеобразие которой заключалось в том, что XVIII столетие глубже, чем любая другая эпоха проникалось верой в способность науки улучшать условия жизни людей. Искусство и наука легли в основу просветительского credo и теснейшим образом сплелись с контекстом культуры. Разум получил возможность действовать, он мог сокрушать культурные (и иные) предрассудки, он мог двигать вперед процесс познания и созидания. В Англии, Голландии и Франции Просвещение расцветало особенно ярко, поскольку оно опиралось на широкую грамотность населения, на устоявшуюся привычку к чтению, на развитые формы социальных контактов. Однако в Европе существовали и другие регионы, где оно проявлялось гораздо слабее и развивалось в русле государственной политики, где царил и претворялся в реальность миф о «философе на троне», просвещающем своих подданных. Именно так обстояло дело в России.

28 сентября 1714 г. по случаю спуска на воду одного из кораблей на адмиралтейских верфях Петр I произнес речь, отразившую в концентрированном виде русское «предпросвещение» или «практическое Просвещение», поскольку оно имело целью решение конкретных исторических задач: «Писатели поставляют древнее обиталище наук в Греции, но кои, судьбиною времен бывши из оной изгнаны, скрылись в Италии и потом рассеялись по Европе до самой Польши, но в отечество наше воспрепятствованы нерадением наших предков, и мы остались в прежней тьме, в каковой были до них и все немецкие и польские народы. Но великим прилежанием искусных правителей их отверзлись им очи, и со временем соделались они учителями тех самых наук и художеств, какими в древности хвалилась одна только Греция. Теперь пришла и наша череда, ежели только вы захотите искренне и беспрекословно воспомоществовать намерениям моим, соединяя с послушанием труд, памятуя присно латинское оное присловье: молитесь и трудитесь».

В дальнейшем те же идеи в «Духовном регламенте» (1720) развивал идеолог петровских реформ Феофан Прокопович, - знание и учение богоугодны и не могут стать источником ереси: «естьли посмотрим чрез истории, аки чрез зрительныя трубки, на мимошедшие веки, увидим все худшее в темных, нежели в светлых учением временах… Прямым учением просвещенный человек никогда сытости не имеет в познании своем, но не перестанет никогда же учиться, хотя бы он и Мафусаилов век пережил». По своему пониманию места и задач Просвещения в России Ломоносов может считаться прямым наследником идей Петра Великого и Ф. Прокоповича. Поначалу абсолютистское государство и интеллектуалы активно сотрудничали в решении задачи воспитания общества. Именно государство стало главным цивилизующим фактором, обеспечивающим «европеизацию» и «модернизацию» страны. В дальнейшем пути власти и того слоя общества, который стал называться «интеллигенцией» разойдутся, но это произойдет только в конце XVIII столетия.

Петровское время, в которое складывался характер Ломоносова, заражало его грандиозностью перемен, открывающейся возможностью изменить свою судьбу, но это были объективные условия, касавшиеся всех русских людей той эпохи. На формирование же личности будущего ученого повлиял, несомненно, ряд субъективных факторов, связанных, впрочем, с тогдашними российскими реалиями. Г.В. Плеханов заметил, что Ломоносову очень повезло: он не носил крепостного ошейника. Будучи сыном черносошного (т.е. государственного) крестьянина, он оставался внутренне свободным человеком, способным принимать достаточно самостоятельные решения. У его отца появилась потребность в грамотном помощнике и он отдал мальчика в обучение «российской грамоте» дьячку местной Дмитриевской церкви. Хорошо и быстро обучившись грамоте, Ломоносов стал часто и с охотою читать «на клиросе и за амвоном», что вызвало недружественное отношение у менее успешных сверстников и непонимание со стороны мачехи. Вероятно, именно тогда у юноши появилась некоторая замкнутость, нежелание допускать кого-либо в свой внутренний мир, которые оставили его на всю жизнь душевно одиноким человеком. Тогда же, можно предположить, выработались две доминантные, преобладающие черты его характера – душевное беспокойство, некоторое внутреннее напряжение, стремление изменить свою судьбу, и другое – возбужденность ума, которому постоянно требовалась новая «пища».

Придя в январе 1731 г. с рыбным обозом в Москву, 19-летний Ломоносов, одержимый страстью к учению, кинулся в первое попавшееся учебное заведение – Навигацкую школу, но уже 15 января он поступил в Славяно-греко-латинскую академию, в которой за пять лет получил свое первое систематическое образование. История самой академии отражает перипетии раннего русского «предпросвещения». Созданная по указу царя Федора Алексеевича в 1682 г., она реально сформировалась к 1685-1687 гг. как Эллинско-латинская академия, во многом благодаря подвижническим трудам ученых-греческих монахов, братьев Лихудов. Первоначально академия соединяла черты средней и высшей школы, призванной готовить образованных священнослужителей, но очень скоро вышла за эти рамки: развивавшийся государственный аппарат нуждался в образованных кадрах, в книгоиздании обнаруживалась возрастающая потребность в образованных «справщиках». В академии преподавались греческий, латинский и славянский языки, предполагалось изучение богословия и «семи свободных искусств», из которых начато было изучение риторики, логики и физики. Однако, успехи академии были прерваны в 1694 г. отстранением Иоанникия и Софрония Лихудов, заподозренных в распространении «латинской ереси». Братья были высланы в Ипатьевский монастырь, курс обучения сократился, а латинский язык исключили из программы. Академия быстро пришла в упадок.

Академия возродилась на новом этапе Просвещения в России, называемом эпохой петровских реформ. Еще в 1698 г. царь Петр Алексеевич в разговоре с патриархом Адрианом выразил пожелание, чтобы выпускники Московской академии были бы пригодны «во всякие потребы… в церковную службу, и в гражданскую, воинствовати, знати строение и докторское врачевское искусство». Царский указ 7 июля 1701 г. предписывал «завесть в академии учения латинские», место греческого языка, до конца 1720-х гг. изъятого из программы, заняла латынь – язык европейской науки, и сама академия стала называться Славяно-латинской. С 1725 г. царским указом было предписано «учить геометрии и тригонометрии всякого звания людей, кто пожелает». Характерной чертой академии петровского времени была не только ее всесословность, но и некое подобие университетского статуса с судебной автономией: учащиеся подлежали «суду и расправе» исключительно преосвященного митрополита Стефана Яворского, протектора академии. Правда, ко времени поступления в академию Ломоносова положение изменилось: наряду с возвращением в программу обучения греческого языка (академия стала именоваться Славяно-греко-латинской), к обучению перестали принимать солдатских и крестьянских детей. Ломоносов смог поступить, только выдав себя за сына холмогорского дворянина.

Очевидно, что на пятом году обучения Михаила Васильевича стали тяготить образовательные рамки академии, он даже пытался в 1734 г. поступить священником в Оренбургскую экспедицию обер-секретаря Сената И.К. Кириллова, движимый жаждой новых впечатлений. Неизвестно как сложилась бы его дальнейшая судьба, если бы в 1735 г. он не был бы направлен в числе двенадцати лучших учеников в Академический университет в Санкт-Петербурге, а полугодом позже – в Марбургский университет в Германии. «Это было буквально спасением для жаждущего новых знаний Ломоносова, его пытливый ум там снова находит богатую пищу. Ломоносов учится с увлечением, познавая совершенно новые для него естественные науки, знакомясь с немецкой поэзией, изучая языки. Именно здесь формируется та поразительная широта взглядов и устремлений, которая стала основой его энциклопедизма. Воспитанный русской культурой, Ломоносов обладал гуманитарным складом ума, а полученные в Марбурге естественно-научные знания воспитывали в нем рационализм, свойственный культуре Запада». В марбургский период им были написаны две студенческие диссертации по физике, но и гуманитарные занятия не были забыты. Уже во Фрейберге, куда Ломоносов переехал для изучения горного дела, им была написана ода «На взятие Хотина» и составлено «Письмо о правилах российского стихотворства», в котором были заложены начала современной русской поэзии.

Видимо, на свой поэтический талант возлагал надежды «Академии наук студент» Михайло Ломоносов, когда после года скитаний по Европе вернулся в Петербург летом 1741 г. В приложении к газете Санкт-Петербургские ведомости он публикует 18 августа «Оду на день рождения императора Иоанна III», ставшую первым его напечатанным сочинением, а когда стало известно о победе 23 августа 1741 г. под Вильманстрандом русской армии фельдмаршала П.П. Ласси над шведами, Ломоносов публикует еще одну оду, где были такие строки: «Российских войск хвала растет, / Сердца продерзки страх трясет, / Младой Орел уж Льва терзает!». Поэт рассчитывал на внимание «власть предержащих», но, к счастью, этого не произошло, иначе, после переворота 25 ноября 1741 г., ему могли бы припомнить панегирики в честь «младого орла», т.е. свергнутого императора-младенца Ивана Антоновича. Надо отметить, что и в дальнейшем, несмотря на всю свою лояльность, Михаил Васильевич плохо разбирался в политических и прочих интригах и мастером по этой части не был.

Уже в Академии наук, участвуя, часто очень активно, в междоусобных склоках, он далеко не всегда выходил победителем. Так, менее чем через полтора года после зачисления в адъюнкты Академии наук, он оказался вовлечен в интригу против правителя Академической канцелярии И.Д. Шумахера и «подставился», учинив 26 мая 1743 г. в нетрезвом виде скандал, за которым последовал донос противной «партии» и заключение Ломоносова под стражу. Только в январе следующего года после публичного зачтения предписанного ему текста извинения он был прощен и вновь допущен к занятиям в Академии.

Отсюда начинается двадцатилетний период активнейшей научной работы Ломоносова в области химии, физики, астрономии, геологии и географии, что, собственно, и принесло ему в итоге мировую славу. Не довольствуясь ролью кабинетного ученого, он создает химическую лабораторию, на базе которой возрождает забытое в России с XIII века искусство мозаичных картин. В 1753 г. Ломоносову удается с помощью вице-канцлера М.И. Воронцова добиться открытия в Усть-Рудицах фабрики цветного стекла, позволившей ему за восемнадцать лет создать в своей мастерской более сорока мозаичных картин.

Совершенствуется Михаил Васильевич и в поэтическом мастерстве. Еще в 1743 г. он участвует в соревновании с А.П. Сумароковым и В.К. Тредиаковским по стихотворному переложению 143-го псалма. Судьба распорядилась так, что и в дальнейшем три поэта соперничали между собой за звание «первого поэта» России. В 1749 г. Ломоносов впервые обратился к науке истории в связи с обсуждением в Академии наук диссертации Г.Ф. Миллера, разногласия с которым приобрели принципиальный характер.

Герард Фридрих Миллер (1705-1783), получивший европейское университетское образование, трудился в России с 1725 г. в качестве адъюнкта (с 1730 г. – профессора) истории Академии наук, был одним из руководителей академического отряда 2-й Камчатской экспедиции 1733-1743 гг., из которой привез богатейшую коллекцию исторических документов, а в 1747 г. был назначен «российским историографом». С именем Миллера связано начало изучения отечественной истории как науки. В то же время, обладая несомненными достоинствами выдающегося ученого, он отличался неуживчивым характером, мог быть надменным и язвительным. Как писал позднее его ближайший сотрудник А.Л. Шлёцер: «Он приобрел множество сильных, тайных и явных, врагов между товарищами желанием господствовать, а между подчиненными своей суровостью…К тому присоединилась еще другая причина – необыкновенная вспыльчивость. Этот недостаток своего темперамента он не научился укрощать, несмотря на неприятные столкновения, которые имел в Академии по возвращении из Сибири; кажется, что при глубоком сознании своего достоинства и недостоинства своих преследователей, от этих неприятностей он еще более озлоблялся».

Неприязненные отношения между Ломоносовым и Миллером возникли еще в 1743 г., когда последний поддержал решение Академического собрания о недопущении Ломоносова на свои заседания «за недостойное поведение». Через пять лет представился случай нанести ответный удар, которым Ломоносов не преминул воспользоваться. В 1748 г. произошел разрыв дипломатических отношений с Францией, вследствие которого Академия наук воспретила своим членам какие-либо контакты с французским астрономом и географом Ж.Н. Делилем, работавшим в 1725-1747 гг. в России и бывшим почетным членом Академии. Когда же стало известно, что у Миллера были письма Делиля, которые он, вопреки распоряжению, не представил в Академическую канцелярию, Ломоносов вызвался участвовать в обыске в доме Миллера. Хотя обыск не дал новых улик, это не успокоило преследователей: «Поданные от г. профессора и историографа Миллера на письмо, присланное к нему от профессора Делиля из Риги, письменные и словесные ответы не токмо не довольны к его оправданию, но и своими между собою прекословными представлениями подал он причину больше думать о его с помянутым Делилем предосудительных для Академии предприятиях», - продолжал настаивать Ломоносов. Затем он составляет рапорт на имя президента Академии наук графа К.Г. Разумовского, стиль которого оставляет неприятное впечатление доноса. Дело, закончившееся для Миллера выговором, имело своим последствием непримиримую вражду двух ученых.

Неудивительно, что, когда в сентябре 1749 г. Миллер представил на рассмотрение Академии свою диссертацию «Происхождение имени и народа российского», Ломоносов воспринял ее «в штыки». И причина была не только в личной неприязни. Миллер, вслед за академиком Г.З. Байером, выводил происхождение слов «русь», «руссы» от названия варягов, т.е. скандинавов, с которыми он связывал возникновение русского государства, согласно летописному известию о призвании Рюрика. Ломоносов усмотрел в этом унижение российского народа и, движимый патриотическим чувством, решил дать бой на этом новом для него поле. Аргументы его сводились к тому, что у античных авторов упоминаются «роксолане», живущие «на полях между Днепром и Доном», народ многочисленный и успешно воевавший против римлян. «После четвертого века по Рождестве Христове о роксоланах ничего больше у древних писателей не слышно. А после осьмого веку в девятом, на том же месте, где прежде полагали роксолан, учинился весьма славен народ русский, который и росс назывался. Фотий, патриарх цареградский, в окружном своем послании пишет о походе киевлян к Царю-граду: “Руссы бесчисленных народов себе покорили и, ради того возносясь, против Римской империи восстали”. Толиких дел и с толь великою славою в краткое время учинить было невозможно. Следовательно, российский народ был за многое время до Рурика». Впрочем, и самого Рюрика Ломоносов считал славянином.

Обсуждение диссертации затянулось, о чем Ломоносов в 1764 г. не без злорадства писал: «Миллер требовал, чтобы диссертацию его рассмотреть всем Академическим собранием, что и приказано от президента. Сии собрания продолжались больше года. Каких же не было шумов, браней и почти драк! Миллер заелся со всеми профессорами, многих ругал и бесчестил словесно и письменно, на иных замахивался в собрании палкою и бил ею по столу конференцскому… После сего вскоре следственные профессорские собрания кончились, и Миллер штрафован понижением чина в адъюнкты».

Но эти жаркие споры побудили Михаила Васильевича взяться за сочинение собственного труда по отечественной истории. С 1751 г. он, с присущей ему энергией, изучает источники и исторические работы. В 1753 г. Ломоносов приступил к составлению текста и продолжал трудиться над ним в течение пяти лет. Результатом стала «Древняя российская история от начала российского народа до кончины великого князя Ярослава Первого или до 1054 года, сочиненная Михайлом Ломоносовым, статским советником, профессором химии и членом Санкт-Петербургской императорской и Королевской шведской Академий наук» - книга, изданная посмертно в 1766 г. Во вступлении автор определял свое понимание задачи истории: «она дает государям примеры правления, подданным – повиновения, воинам – мужества, судиям – правосудия, младым – старых разум, престарелым – сугубую твердость в советах, каждому незлобивое увеселение, с несказанною пользою соединенное». Таким образом, недвусмысленно обозначался дидактический подход к исторической науке, существовавший со времен Плутарха. Вообще, взгляды Ломоносова на естественнонаучную и гуманитарную сферы существенно различались: если в первой он отстаивал идею «республики ученых», руководствующихся лишь законами природы, то вторая, по его мнению, должна служить исключительно интересам государства, применительно к России – самодержавного государства. Такой дуализм был характерен для эпохи раннего русского Просвещения.

По тому же поводу Ломоносов выступил оппонентом Ф.-М.-А. Вольтера, чье имя стало одним из символов эпохи европейского Просвещения. В 1757 г. И.И. Шувалов обратился к Вольтеру по поручению императрицы Елизаветы с предложением написать историю России при Петре Великом. Выбор пал на Вольтера потому, что ранее им была написана история шведского короля Карла XII, имевшая успех у европейского читателя. Узнав о таком заказе, Ломоносов писал Шувалову в сентябре 1757 г. о целесообразности познакомить Вольтера со Словом похвальным Петру Великому: «сочиненный мною панегирик не без пользы употребить может, ежели на французский язык переведен будет». Вольтер же, благодаря за присылку этого сочинения, со свойственным ему скептицизмом, отвечал, что понимает стремление автора воздать хвалу Петру Великому, «ибо непременно надлежит хвалить того, который нас создал», но сам жанр «заставляет читателя быть в осторожности; одни истины истории могут заставить рассудок верить и удивляться».

В свою очередь, Ломоносов внимательно читал присылавшиеся на апробацию главы произведения Вольтера, отмечая не только фактические ошибки, но и те места, которые могли компрометировать в глазах читателя царскую династию: «Происхождение государево от патриарха и от монахини весьма изображено неприлично. И прямая Волтерская букашка. Ему надобно сообщить государево родословие». Нет сомнения, что тут Ломоносов уличил Вольтера в известном ерничестве, ибо тот не мог не знать, что Михаил Романов родился до насильственного пострижения в монашество его родителей.

Рассматривая Ломоносова как человека эпохи Просвещения, нельзя не коснуться его отношения к религии и церкви, ибо эти проблемы занимали одно из центральных мест в дискуссиях эпохи. Поскольку религиозно-философских трактатов Ломоносов не писал, судить о его взглядах в этой сфере можно только по фактам биографии и отдельным высказываниям в литературном творчестве. По некоторым сведениям, еще в холмогорский период юный Михайло сходился на какое-то время с раскольниками беспоповского толка, видимо, вследствие неудовлетворенности от общения с местным православным духовенством. Вскоре, однако, он вернулся «в лоно» ортодоксальной церкви и даже, о чем говорилось выше, пытался стать священником в Оренбургской экспедиции.

Годы учения, в том числе в Европе, и дальнейшая научная деятельность сформировали у Ломоносова религиозные взгляды, близкие к деизму. Это прослеживается по его «духовным» одам, которые представляли собой, в основном, стихотворное переложение псалмов и иных библейских текстов. Ломоносов-поэт восхищается гармонией и красотой созданного Богом мироздания, но Ломоносов-естествоиспытатель не находит места для Бога в своих изысканиях. Атеистом он не был, но антиклерикальные настроения сохранял до конца жизни. Можно только удивляться тому, как безоговорочная поддержка самодержавной власти сочетались у Ломоносова с резкими сатирическими выпадами, порой на грани непристойности, по адресу православного духовенства.

Когда в 1757 г. в списках стал распространяться сочиненный им «Гимн бороде», на высочайшее имя был подан доклад членов Синода, где говорилось, «что тот пасквилянт под видом, якобы раскольников, крайне скверные и совести и честности христианской противные ругательства генерально на всех персон, как прежде имевших, так и ныне имеющих бороды написал; но и тайну святого крещения, к зазрительным частям тела человеческого наводя, богопротивно обругал и через название бороды ложных мнений завесою всех святых отцов учения и предания еретически похулил». Обвинения были небезосновательными и могли бы в иную эпоху стоить сочинителю свободы, а то и жизни, но времена переменились и высоким покровителям Ломоносова при дворе удалось дезавуировать этот донос, даже перед богомольной до ханжества Елизаветой. Сам сочинитель не испугался угроз Синода, а продолжал писать в том же духе. В данном случае его творчество имело очевидным истоком не только собственное мировоззрение, но и секуляризацию, начатую Петром Великим.

Одной из важнейших заслуг М.В. Ломоносова принято считать инициативу создания Московского университета, который с 1940 г. носит его имя. Правда, документально подтверждается лишь то, что он принял непосредственное участие в обсуждении проекта, подготовленного И.И. Шуваловым для Сената, предложив распределение профессоров по трем факультетам. Это, конечно, не исключает того, что проект мог быть предметом их устного общения. Также Ломоносову принадлежит проект регламента Московских университетских гимназий, первый параграф которого открывался следующими словами: «Науки благороднейшими человеческими упражнениями справедливо почитаются и не терпят порабощения… Не принимать никаких крепостных помещичьих людей, кроме того, когда помещик, усмотрев в ком из них особливую остроту, пожелает его обучать в Московской гимназии и в Университете свободным наукам; должен его прежде объявить вольным и, отказавшись от своего права и власти, которую он имел над ним прежде, дать ему увольнительное письмо за своею рукою и за подписанием свидетелей». В случае «негодности» такого студента, он подлежал возвращению к помещику на прежних основаниях. Интересно, как вспоминались коллежскому советнику и профессору Ломоносову мытарства его собственной молодости?

Говоря о Ломоносове, нельзя обойти вниманием человека, который сыграл в его жизни важнейшую роль, и без которого менее плодотворным был бы его творческий путь. Речь идет об Иване Ивановиче Шувалове (1727-1797), камергере и фаворите императрицы Елизаветы Петровны и выдающемся деятеле русского Просвещения. Культура, искусство – вот что было для него превыше всего, а с Ломоносовым его связывала дружба, основанная на просвещенном патриотизме. «Для Шувалова Ломоносов являлся живым воплощением успеха просвещенного знаниями русского народа. Благодаря настояниям Шувалова, за спиной которого стояла императрица, Ломоносов занимался русской историей, писал много стихов. Но, как часто бывает в жизни, отношения их не были простыми и ровными – слишком разными были эти люди. Ломоносова и Шувалова разделяли пропасть лет, различие в происхождении, социальном положении, диаметральное несходство характеров.

Один – человек интеллигентный, мягкий, уклончивый и одновременно беззаботный, избалованный, другой – человек тяжелого характера, необузданный в гневе и под влиянием винных паров, подозрительный и честолюбивый, вечно страдающий от укусов, как ему казалось, ничтожеств и бездарностей. У Шувалова-царедворца были свой счет, свои проблемы, с которыми великий крестьянский сын не считался и которых даже не понимал». Когда же Шувалов потехи ради стравил у себя за обедом двух поэтов-соперников Сумарокова и Ломоносова, последний, вернувшись домой, написал своему покровителю: «Не токмо у стола знатных господ или у каких земных владетелей дураком быть не хочу, но ниже у самого Господа Бога, который мне дал смысл, пока разве отнимет». И тем не менее, до конца жизни Ломоносов пользовался дружеским расположением и покровительством Шувалова, который со смертью императрицы Елизаветы утратил влияние при дворе, но не оставил трудов на ниве Просвещения. Шувалову принадлежат стихи к портрету Ломоносова, ошибочно приписывавшиеся ученику последнего, профессору Московского университета Н.И. Поповскому:

«Московский здесь Парнас изобразил Витию,

Что чистой слог стихов и прозы ввел в Россию.

Что в Риме Цицерон и что Виргилий был,

То он один в своем понятии вместил.

Открыл натуры храм богатым словом Россов;

Пример их остроты в науках Ломоносов»

После революций 1917 г. заслуги перед Отечеством «социально чуждого» И.И. Шувалова были забыты или приписаны другим, и только в постсоветское время справедливость стала понемногу восстанавливаться: перед зданием Библиотеки МГУ ему установлен памятник, визави памятника Ломоносову.

Наследуя просветительским идеям Петра Великого, творчество М.В. Ломоносова само стало заметной вехой в истории русского Просвещения, логика развития которого породила, в дальнейшем, таких подвижников как Н.И. Новиков (1744-1818) и А.Н. Радищев (1749-1802). Не удовлетворяясь надеждой на «просвещенного философа на троне», они искали иные пути для России в русле общеевропейских идей: первый – с помощью масонской религиозности, второй – опираясь на силу публицистического слова; на что оба получили жесткий ответ самодержавного государства. Характерно, что и Новиков и Радищев не могли обойти молчанием фигуру Ломоносова, видя в нем, в какой-то степени, своего предшественника.

Н.И. Новиков был автором первой биографии ученого на русском языке (1772), в которой, в частности, говорилось: «Сей муж был великого разума, высокого духа и глубокого учения. Сколь отменна была его охота к наукам и ко всему человечеству полезным знаниям, столь мужественно и вступил он в путь к достижению желаемого им предмета. Стремление преодолевать все случившиеся ему в том препятствия награждено было благополучным успехом. …Предприимчивость сколь часто бывает в других пороком, столь многократно ему приобретала похвалу. Он упражнялся во всех философических и словесных науках, в химии, с ее разными частями, а особливо прилежал к физике экспериментальной, которую и перевел на российский язык, в механике и в истории нашего отечества. Стихотворство и красноречие с превосходными познаниями правил и красоты российского языка столь великую принесли ему похвалу не только в России, но и в иностранных областях, что он почитается в числе наилучших лириков и ораторов».

А.Н. Радищев посвятил Ломоносову последнюю главу своего «Путешествия из Петербурга в Москву», где были и такие слова: «Не завидую тебе, что следуя общему обычаю ласкати царям, нередко недостойным не токмо похвалы стройным гласом воспетой, но ниже гудочного бряцания, ты льстил похвалою в стихах Елисавете. И если бы можно было без уязвления истины и потомства, простил бы я то тебе ради признательныя твоея души ко благодеяниям. Но позавидует, немогущий во след тебе идти писатель оды, позавидует прелестной картине народного спокойствия и тишины, сей сильной ограды градов и сел, царств и царей утешения; позавидует бесчисленным красотам твоего слова; и если удастся когда-либо достигнуть непрерывного твоего в стихах благогласия, но доселе не удалось еще никому». Здесь видно как изменились, по сравнению с эпохой Ломоносова, отношения просветителей и власти. Однако, сам Радищев, которого в советские времена было принято величать «первым революционером», извиняет Ломоносова за его «ласкательство царям», объясняя это общим обычаем, но главное, за его заслуги перед русской наукой и культурой.

300-летний юбилей М. В. Ломоносова дает сегодня хороший повод обратиться к его документальному наследию, чтобы в атмосфере, свободной от идеологических клише, постараться приблизиться к пониманию личности этого непростого, но несомненно выдающегося человека, его истинной роли и места в отечественной истории.


Ryjenkov M.R. Lomonosov and Russian Enlightenment


Аннотация / Annotation

Статья посвящена великому русскому ученому-энциклопедисту Михаилу Васильевичу Ломоносову, основателю Московского университета. Исследуя обширный круг источников, позволяющих всесторонне воссоздать образ ученого как личности и исторического деятеля, автор стремится к объективному анализу и оценке вклада М.В. Ломоносова в развитие русского Просвещения.

The article is devoted the the great Russian scientist-encyclopaedist Michael Vasilevich Lomonosov, the founder of the Moscow university. Research of the sources allowing comprehensively to recreate an image of the scientist as the person and the historical figure, the author aspires to the objective analysis and an estimation of the contribution of M.V. Lomonosov in development of Russian Enlightenment.

Ключевые слова: / Keywords

М.В. Ломоносов, источник, Академия наук, Г.Ф. Миллер, А.Л. Шлецер, историография, норманнская теория, Вольтер, А.П. Сумароков, В.К. Тредиаковский. M.V. Lomonosov, source, Academy of Sciences, G.F. Miller, A.L. Shlecer, historiography, Norman theory, Voltaire, A.P. Sumarokov, V.K. Trediakovsky.


Иллюстрации предоставлены автором. См.: М.В. Ломоносов М.В. и его эпоха. К 300-летию со дня рождения. Каталог выставки. М.: Древлехранилище, 2011. 212 с., илл.